Алексей Лукьянов - место жительства и мобильный номер

Обогощение урана, телепортация

Thrash-Ska-Punk-HardCore-Shanson

Fuck, Fuck, Fuck my Brain

PacMan

Дым табачный воздух выел - Комната, глава в крученыховском аде - Вспомни, за этим окном - впервые - Руки твои исступленно гладил, Сегодня сидим вот - сердце в железе, День еще - выгонишь, может быть, изругав, В мутной передней долго не влезет Сломанная дрожью рука в рукав. Выбегу, тело в улицу брошу я, Дикий, обезумлю, отчаянием иссечась, Не надо этого, дорогая, хорошая, Давай простимся сейчас. Все равно любовь моя - тяжкая гиря ведь - Висит на тебе, куда не бежала б, Дай хоть в последнем крике выреветь Горечь обиженных жалоб. Если быка трудом уморят - Он уйдет, разляжется в холодных водах, Кроме любви твоей, мне нету моря, А у любви твоей и плачем не вымолишь отдых. Захочет покоя уставший слон - Царственно ляжет в опожаренном песке, Кроме любви твоей, мне нету солнца, А я и не знаю, где ты и с кем. Если б так поэта измучила - Он Любимую на деньги бы, славу выменял, А мне - ни один не радостен звон, Кроме звона твоего, любимого, имени. И в пролет не брошусь, и не выпью яда, И курок не смогу над виском нажать, Надо мною, кроме твоего взгляда, Не властно лезвие ни одного ножа. Завтра забудешь, что тебя короновал, Что душу цветущую любовью выжег, И суетных дней взметенный карнавал Растреплет страницы моих книжек. Слов моих - сухие листья ли Заставят остановиться, жадно дыша, Дай хоть последней нежностью выстелить Твой уходящий шаг... ______________________________________

И он говорит ей: «С чего мне начать, ответь, — я куплю нам хлеба, сниму нам клеть, не бросай меня одного взрослеть, это хуже ада. Я играю блюз и ношу серьгу, я не знаю, что для тебя смогу, но мне гнусно быть у тебя в долгу, да и ты не рада». Говорит ей: «Я никого не звал, у меня есть сцена и есть вокзал, но теперь я видел и осязал самый свет, похоже. У меня в гитарном чехле пятак, я не сплю без приступов и атак, а ты поглядишь на меня вот так, и вскипает кожа. Я был мальчик, я беззаботно жил; я не тот, кто пашет до синих жил; я тебя, наверно, не заслужил, только кто арбитры. Ночевал у разных и был игрок, (и посмел ступить тебе на порог), и курю как дьявол, да все не впрок, только вкус селитры. Через семь лет смрада и кабака я умру в лысеющего быка, в эти ляжки, пошлости и бока, поучать и охать. Но пока я жутко живой и твой, пахну дымом, солью, сырой листвой, Питер Пен, Иванушка, домовой, не отдай меня вдоль по той кривой, где тоска и похоть». И она говорит ему: «И в лесу, у цыгана с узким кольцом в носу, я тебя от времени не спасу, мы его там встретим. Я умею верить и обнимать, только я не буду тебя, как мать, опекать, оправдывать, поднимать, я здесь не за этим. Как все дети, росшие без отцов, мы хотим игрушек и леденцов, одеваться празднично, чтоб рубцов и не замечали. Только нет на свете того пути, где нам вечно нет еще двадцати, всего спросу — радовать и цвести, как всегда вначале. Когда меркнет свет и приходит край, тебе нужен муж, а не мальчик Кай, отвыкай, хороший мой, отвыкай отступать, робея. Есть вокзал и сцена, а есть жилье, и судьба обычно берет свое и у тех, кто бегает от нее — только чуть грубее». И стоят в молчанье, оглушены, этим новым качеством тишины, где все кучевые и то слышны, — ждут, не убегая. Как живые камни, стоят вдвоём, а за ними гаснет дверной проём, и земля в июле стоит своём, синяя, нагая.

Философское

личное развитие

доброта и честность